НЕУДАЧИ ПРЕСЛЕДУЮТ

Но недолго мне пришлось блаженствовать. Дима собирал новую группу на «железку». Уже не помню подробностей, но в эту группу попал и я. Группа отправлялась на ту же дорогу Молодечно—Минск, но на участок между Красным и Молодечно.

В треугольнике между Красным, Молодечно и Вилейкой расположены не особенно большие леса, пересекаемые ручьями и речками, и огромное болото Чисти, летом труднопроходимое. В этом заболоченном лесном массиве базировался один из наших отрядов под командованием, насколько помню, Селиверстова. На помощь товарищей из этого отряда, которые хорошо знали и местность, и подходы к дороге, и рассчитывал Дима. Близость железной дороги и немецких гарнизонов на ней и в Красном, и в Молодечно, и в Вилейке делали жизнь этого отряда весьма беспокойной. Немцы часто здесь устраивали засады и частичное прочёсывание лесов, и отряду иногда приходилось вообще покидать этот район и какое-то время отсиживаться ближе к нашей базе. На пути отхода торчали ещё две занозы — гарнизоны в Раёвке и Илии. Но каждый раз отряд возвращался в свои леса и болота «на передний край», где ему доставалось за всех, кто рвал дорогу в этом районе. А сюда приходили диверсионные группы из разных отрядов, которых тогда в этом районе Белоруссии было уже достаточно большое количество. Но Диме нужны были данные о движении через Молодечно, и отряд продолжал свою тяжёлую и опасную работу, поддерживая связь с осведомителями в Красном, Вилейке и Молодечно, и передавал полученные данные на базу Диме, откуда они и отправлялись в Москву.

Группа, в составе которой мне пришлось идти, была весьма разношёрстной. Командиром группы был Петя Николаев, один из «старичков» отряда, мой «швагер» (шурин) по двум сёстрам в Козлевщине, к которым мы иногда, «в свободное от работы время» наведывались. В группу входили также: десантник Климашов Сеня, отъявленный ворчун, вечно чем-то недовольный; Золотухин Ваня (Иван Иосифович), смелый, боевой парень из «старичков», участвовавший уже во многих переделках; Якимов Стёпа (Степан Васильевич), татарин, после этого похода работал поваром на базе, Бобылев Иван с ручным танковым пулемётом Дегтярева и Толкачёв Витя, вооружённый СВТ. Кроме пулемёта было два автомата у Николаева и Золотухина, остальные были с винтовками. Солидная, хорошо вооружённая группа, но, кроме меня и Золотухина, из неё давно никто не ходил на «железку» и далеко от базы не отлучался; пулемётчиков Дима вообще старался не отправлять далеко — оставлял для защиты базы.

Степан Васильевич Якимов 1945 год

Уже в самом начале похода начались неприятности. Николаев вывел нас прямо на Раёвку. Раёвка для нас была, что пресловутая кость в горле. Расположенная на большаке, соединяющем Красное с Илией, где тоже находился вражеский гарнизон, она служила опорным пунктом немцев и полицаев находящимся в тылу заболоченного лесного массива, где базировался отряд Селиверстова. В Раёвке основным объектом был тартак (лесопилка), которую партизанам никак не удавалось сжечь, хотя попытки такие и делались. Была ещё картонная фабрика, но её партизаны вывели из строя.

Тартак работал на немцев, поставлял им пиломатериалы из белорусского леса, и они часто туда наведывались, а полицаи и их приверженцы из числа администрации (они были вооружены) постоянно находились в Раёвке. Здесь же был мост через Рыбчанку, который партизанам, как и тартак, тоже не удавалось уничтожить. И хотя Раёвку можно было спокойно обойти через Сычевичи и Боры слева или взять правее её, Николаев вывел нас вместо заболоченного леса на большую открытую поляну, перед внушительным деревянным домом, где видимо, жили работники тартака. Почему днём он повёл нас по этой поляне — чёрт его знает!

Шли мы по ней, с опаской поглядывая на этот дом и направляясь к опушке леса. Когда до леса осталось совсем недалеко, из дома затрещали выстрелы и пули опять запели свою противную песню рядом с нашими головами. Отстреливаясь мы отходили к лесу. Помню, как над моим ухом бَахал, как из пушки, карабин Климашова и короткими очередями с рук бил пулемёт. До леса мы добрались без потерь, может быть, благодаря нашему ответному огню, но желанный лес оказался вязким и топким болотом, из которого мы с трудом вытягивали ноги.

Перед этим походом я стал счастливым обладателем приличных сапог (с обувью всегда были проблемы), но слегка свободных на ноге. Подгоняемый выстрелами и разрывами пуль в кронах деревьев, я пытался вытаскивать сапоги из липкой грязи болота, но вместо этого вытащил... ноги из сапог. Остались мои сапоги в качестве трофеев нашим преследователям.

Дальше отходили уже не отвечая на выстрелы, хотя со стороны Раёвки стрельба всё разгоралась. Долго мы брели по этому вязкому болоту, покрытому кустами и кое-где островками сосен. Стрельба сзади то разгоралась, то утихала. Избив и исцарапав ноги, в чёрной грязи до колен при первой же возможности я замотал их такими же чёрными от грязи портянками — к счастью они выдернулись из сапог вместе с ногами — и шёл со всеми, не обращая внимания на боль в ногах. Только бы не отстать. Стрельба в районе Раёвки слышалась достаточно долго и утихла только ближе к вечеру. Уже ночью, после целого дня странствий по этим обширным болотам, мы добрались до деревни Тригузи. Тут, наконец, нам удалось присесть, и нас покормили.

Ещё раз мне пришлось убедиться, насколько добры и хороши люди на Западной Белоруссии. Когда мы выходили из хаты, один из мужчин, увидев мои замотанные тряпками ноги, подошёл ко мне и предложил зайти к нему. Я зашёл, он откуда-то извлёк свеже-сшитые ботинки самодельной работы с подмётками из кусков автомобильной покрышки и отдал их мне. Я смутился. Чем я мог отблагодарить его за это?

— Я в лаптёх проживу, а як же ты без бутов?

Я не нашёлся, что ему ответить и только пробормотал:

— Да, без бутов кепско (да, без сапог плохо).

— Так, так – как бы подтверждая, сказал он, — выбочай, обвиَячей не мам (извини, обмоток нет).

Так совсем неожиданно для меня решилась проблема с обувью. Только утром добрались мы, наконец, до «базы» отряда. «База» потому в кавычках, что это был небольшой кустарник в редком сосновом лесу на краю болота. Даже шалашей тут не было. Здесь вместе с ребятами из отряда мы просидели весь день. Спать не давали полчища комаров. Даже завернувшись плотно в плащ-палатку всё равно нельзя было уснуть, так как не хватало воздуха, а стоило только сделать отдушину, как тут же противный комариный звон, хотя бы одного проникшего через отдушину комара, уже не давал заснуть. Я не мог себе представить, как тут ребята из отряда находились целыми днями!

Кормёжка комаров кончилась для меня раньше, чем для других. Николаев послал меня разведать и запомнить дорогу вместе с одним бойцом из отряда, которого для нас выделили. Ещё не начало темнеть, когда мы с ним отправились этим редким лесом, вдобавок рассечённым просеками на кварталы.

«Посади на такой просеке одного пулемётчика, и он сможет задержать целый взвод, не то что группу. А если его определить на пересечение просек? Да, в таком лесу не укроешься!»

С такими мыслями я брёл за своим проводником, который старался сосредоточить моё внимание на отдельных предметах, чтобы я запомнил дорогу обратно. Привычка с детства запоминать дороги в лесу по каким-то, часто не бросающимся в глаза, признакам продолжала исправно работать, в голове откладывались какие-то картинки, запоминались как бы без моего ведома. Я понял, почему Николаев взял именно меня: уж что-что, а дороги я запоминал не хуже лошади, которой достаточно один раз пройти, и она повторно уже не собьётся.

Вскоре мы вышли ближе к опушке леса, где деревья росли значительно гуще, кроме сосен там и сям стояли и ели, и берёзы, и мелкий подлесок. Дальше лежали поля, невдалеке торчали хаты деревушки. Не выходя из леса, мы долго шли вдоль его кромки, затем была низина с кустами и достаточно широкой речушкой, которую мы форсировали, сняв обувь и штаны — вода доходила до пояса. На другом берегу быстро оделись и двинулись дальше. Дорога оказалась длиннее, чем я предполагал.

Наконец, мы вышли из леса, впереди была небольшая возвышенность, засеянная житом, слева на ней чернел невзрачный лесок хвойной молоди. Поднявшись вдоль опушки этого леска, мы остановились на краю большого поля. Начинало темнеть.

— Вот дорога! Метров двести до неё,— прошептал мой проводник, показывая вперёд. С трудом своими близорукими глазами я рассмотрел телеграфные столбы вдоль линии. Метров было явно больше двухсот, но я промолчал.

Только на обратном пути я почувствовал, как болят избитые и исцарапанные во время вчерашнего «драпа» без сапог мои ноги. Тем же способом форсировали мы речку. Совсем стемнело, хотя летняя ночь на Ивана Купала достаточно светла, чтобы уже по знакомой дороге добраться до ребят, с нетерпением нас ожидающих.

Я сразу сел, вытянув уставшие ноги.

— Идти далеко, — сообщил я Николаеву, — надо спешить: ночь короткая.

Николаев поднял наших. Попрощались с ребятами из отряда — они тоже уходили. Договорились, где встретимся утром.

Без особых приключений дошли мы до речки. Когда я сказал, что глубина по брюхо и надо разуваться и раздеваться, все зашумели, но глядя на меня, стаскивающего подаренные ботинки, а затем и штаны, поняли, что другого пути нет, ворча и ругаясь про себя последовали моему примеру. Больше всех, конечно, ворчал и ругался скороговоркой, как это у него всегда выходило, Сеня Климашов, но и он в конце концов разделся и перебрёл речку.

Дальше пошли быстрее, чтобы согреться после вынужденного «купания». Я едва успевал за другими, хотя мне нужно было идти впереди. Уже третий раз прошагал я этот немалый путь. Когда дошли до полей, и впереди остался только лесок на возвышенности, Николаев, видя, что я уже еле держусь на своих избитых и замученных за этот вечер ногах, оставил меня и ёще одного из группы — уже не помню кого — и велел нам ждать их возвращения.

Ребята ушли, куда я им показал, а сам я опустился на ближайшую кочку — ноги меня уже не держали. Голова была чугунная от бессонницы — вторую ночь мы не сомкнули глаз. Я смотрел на черневший впереди лесок, на светлое небо, глаза сами собой слипались. Не помню сколько времени был я в таком полусонном состоянии. Очень часто получалось так, что мы, практически всегда невыспавшиеся уже начинали путать, что с нами было во сне, а что было наяву. Иногда казалось, что всё, случившееся с тобой самое страшное и неприятное — это только тяжёлый сон.

Таким же сном показалась мне взлетевшая над леском ракета. Глаза были открыты, но я ещё не проснулся, и окончательно разбудили меня выстрелы, доносившиеся оттуда. Мы вскочили, схватили винтовки.

— Нарвались наши! — промелькнуло в голове у каждого. Стрельба всё усиливалась, мы стояли и с тревогой думали: что там? Что нам делать? Бежать ли им навстречу? Или, наоборот, отходить? Нерешительность продолжалась недолго. Послышался топот бегущих к нам. Это были они. Некогда было разговаривать, мы присоединились к ним. На наше счастье, все были налицо. Никто там не остался. Стрельба всё нарастала, пули свистели где-то высоко над нашими головами.

Как-то уж очень быстро достигли мы речки. Никто уже не думал ни разуваться, ни раздеваться. Перебрели речку, вода хлюпала в сапогах, холодная одежда прилипла к телу. Бежать мы уже не могли, а старались идти быстрым шагом. Но это тоже получалось с трудом. Всё, что было в карманах, на поясе, в сумках, намокло. Намокло в какой-то степени и наше оружие, которое мы уже не могли осторожно перенести через воду, держа над головой. Стрельба на «железке» постепенно утихла, мы шли вдоль опушки леса. Начало светать. Все устали.

Кто-то предложил зайти в деревню невдалеке от леса, отдохнуть и хотя бы переобуться. Пошли в деревню. Наш приход поднял всех на ноги. Переобувание затянулось надолго, нас там и покормили, и почти всех сморил сон.

Тем временем взошло солнце и поднялось уже достаточно высоко. Хорошо, что проснулся Толкачёв. Он и разбудил всех. Сонные, одолеваемые зевотой, отправились мы из деревни, растянувшись длинной цепочкой по тропинке, ведущей к лесу. В полном смысле мы не шли, а брели.

Опушка здесь имела прямоугольное углубление. Видимо, раньше тут было чьё-то поле, длинным прямоугольником вклинивающееся в лес, потом его забросили, но оно даже не успело зарасти кустарником. Тропинка вела по диагонали этого прямоугольника. Впереди шли Золотухин и Толкачёв. Оружие у обоих — автомат и СВТ — висело на ремне за плечом. Мы растянулись за ними друг от друга на расстоянии полусотни метров.

Опять мне всё дальнейшее сначала, как и ракета ночью, показалось диким страшным сном. Из кустов, окаймляющих опушку в том углу прямоугольника, куда вела тропинка, в утренней тишине вдруг чётко прозвучала команда:

— Фойер! — и застучали выстрелы.

Золотухин и Толкачёв к этому времени прошли уже середину диагонали и были ближе всех к тому месту. Я ещё не успел рвануть влево к лесу и отчётливо видел, как Толкачёв пару раз клацнул затвором, но СВТ отказала. Золотухин же выхватил из-за плеча автомат, присел на одно колено и резанул длинной очередью по кустам, откуда ударили выстрелы. Хорошая штука ППШ! Даже искупавшись в воде, он не отказывает! Эта очередь нас и спасла. Выстрелы из кустов на какое-то мгновение затихли — очередь прижала этих гадов к земле — мы пришли в себя и бросились к ближайшей опушке этого прямоугольника. Опять пули противно завывали рядом, голова втягивалась в плечи, а выстрелы грохотали казалось прямо у твоего уха...

Углубившись в лес, мы собрались: Золотухина и Толкачёва среди нас не было. «Пропали ребята!» промелькнуло в голове. На ходу Николаев только спросил:

— Видел кто, где они?

— Рванули к другой опушке, — ответил кто-то.

Канонада сзади не прекращалась. Николаев почти бегом, мы за ним стали удаляться от этого проклятого места. Стрельба то разгоралась, то затихала, то снова вспыхивала. Видимо, стреляли по нашим ребятам. «Может быть, живы, раз стреляют» — сверлила мысль, но это было плохим утешением.

Неудачи в этом походе продолжали нас преследовать. Уже в третий раз нарвались мы на засаду, уже три раза могли продырявить каждого из нас немецкие разрывные пули, а тут ещё и двух товарищей потеряли, задание не выполнили... Было от чего обозлиться и прийти в уныние.

Мы молча следовали за Николаевым, не думая особенно, куда он нас ведёт. Он часто поглядывал на компас, но мне казалось что мы кружим по одному месту. Когда же на одну и ту же поляну мы вышли дважды (память на окружающую местность у меня продолжала работать автоматически), я разругался с Николаевым. Некоторые тоже заметили, что мы кружим по этому лесу. Я вспомнил, что через эту поляну мы проходили ещё утром предыдущего дня, когда шли на «базу» отряда Селиверстова, где целый день кормили комаров. Я предложил опять отправиться туда, там сориентироваться и идти на место встречи с отрядом.

Николаев похорохорился, что он командир и поведёт, куда нужно, но его уже никто не слушал, и все двинулись за мной. Иногда мы снова слышали стрельбу, но уже где-то далеко, далеко, и каждый при этом снова вспоминал Золотухина и Толкачёва.

Наконец, мы добрались до знакомой стоянки, там никого не было, и мы отправились в условленное место встречи. И в том и в другом случае вести всех пришлось мне, и я боялся только одного, что я, вымотанный всем случившимся, запутаюсь и заведу ребят бог знает куда.

Условленным местом встречи было пересечение двух просек, которое показал мне мой провожатый во время нашего пути на разведку к «железке». Уставшие, как собаки, пришли мы на это место. Все повалились на землю, а я стоял и думал: туда ли мы вышли? Вспоминал пройденный путь. После всех передряг этой ночи, голова как-то туго соображала, мысли крутились медленно, медленно, и страшно хотелось и уснуть. Место было более сухое, и комаров тут было меньше.

К сожалению, кроме комаров, и тут нас никто не ждал. Опять встал мучительный вопрос: что делать? куда идти? Правильно ли я вывёл ребят?

Осталось только ждать. Мысли невольно возвращались к нашим товарищам, попавшим в беду. Золотухин всегда отличался находчивостью и смелостью действий, прямотой в разговоре, любому не стесняясь мог сказать правду в глаза, что он об нём думает. Некоторые его за это недолюбливали. Толкачёва я знал меньше, так как на задания он ходил реже, чаще находясь на базе, а я на базе, если откровенно сказать, был редким гостем.

По существу нас всех спас Золотухин; ни на мгновение не растерявшись, он открыл огонь. А мы фактически оставили их на произвол судьбы. Правда, мы не могли их прикрыть своим огнем, так как пришлось бы стрелять им в спину: противник в засаде был именно за ними. Это они нас прикрыли своим огнем. Многое также зависело от командира, но Николаев оказался явно не на высоте, а фактически возглавил наш «драп» подальше от стрельбы, от опасного места. Золотухин и Толкачёв не могли бежать в нашу сторону: противоположная опушка леса была ближе, хотя там же, но значительнее левее укрылась и засада, открывшая огонь.

Мои нерадостные мысли прервал приход одного из партизан отряда Селиверстова. Оказывается они, услышав относительно близко стрельбу — это мы нарвались на засаду, — поднялись и ушли в более отдалённое и безопасное место, но, помня уговор, прислали связного. Последний провёл нас к ним, и мы снова целый день кормили комаров.

Ещё засветло мы собрались в обратный путь, прошли лес, и, когда начало смеркаться, перелесками между полей направились в свой район, намереваясь пройти между Раёвкой и Илией.

Золотухин Иван Иосифович 1950 год

Неожиданно увидели две фигуры, бегущие в нашу сторону. Это были... Золотухин и Толкачёв. Но в каком они были виде! Без кепок, без плащей, с одним только оружием — всё остальное им пришлось бросить — с всклокоченными волосами, подтеками пота с грязью на осунувшихся и страшно исхудавших, как после длительной голодовки, лицах. Наша радость была омрачена их страшным видом. Кто-то протянул им фляжку с водой, и они её осушили громадными глотками в мгновение ока.

Сколько было злости во взгляде Золотухина, когда к нему подошёл Николаев. Его и только его считал он виновником всех бед, свалившихся нам на голову в этом походе.

Видимо, пока мы беспечно дремали в деревне, кто-то успел сообщить немцам или полиции о нашем присутствии, и они успели организовать засаду именно на той тропинке, которая вела к лесу. Кто сообщил о нас противнику, так и осталось невыясненным. Со временем я забыл название деревни, и уже много лет спустя, встретившись с Золотухиным, выяснил, что деревня называлась Решетки, но в правильности названия я не уверен, так как на карте Генерального штаба этого района Белоруссии — мне её подарил Петя Трошков — я её не нашёл.

Из отрывочных фраз ребят стало ясно, что их всё-таки отжали от леса и целый день гоняли с собаками по полям среди колосившихся хлебов, редких кустарников и перелесков. Что они вынесли за этот долгий летний день! Сколько раз по ним открывали огонь и спускали на них собак! Было чудом, что они остались живы, и счастливой случайностью, что они встретили нас. Ведь ни они, ни мы не знали, каким маршрутом мы пойдём в свой район.

Не знаю, как разговаривал Дима с Николаевым и какие при этом употреблял эпитеты, после нашего возвращения на базу, но Золотухин после всего случившегося достаточно красочно выразился:

— С такими говнюками, как Николаев, я не пойду даже на заготовку картошки, не то что на дорогу!

Но какие бы эпитеты и сравнения не употреблялись, а Диме отчитываться перед Москвой было нечем: взрывов не было. Вот тогда Аминев и предложил Диме следующий план: так как мы в данный момент не в состоянии совершать диверсии на железной дороге Минск—Молодечно, где немцы пока по неизвестным причинам значительно усилили охрану, следует воспользоваться другим участком этой же дороги — от Молодечно до Вильно. Путь туда, правда, не лёгкий — надо переходить дорогу Молодечно—Полоцк, да и далёкий, зато там могут помочь ребята капитана Черкасова, которые с 1942 года базируются там в районе озера Нарочь. Аминев лично знал Черкасова ещё по тем временам, когда и Батя, и Черкасов, и Дима вместе организовывали партизанское движение осенью сорок первого и весной сорок второго.

В конце концов Дима согласился с доводами Аминева и приказал ему готовить группу.

Решили отправиться в том же составе, в каком мы ходили перед этим: Михаил Аминев, Захар Кузяев, Саша Сердюк, Степан Попов, Василь Байков и я. Чтобы не ударить лицом в грязь перед старым знакомым — капитаном Черкасовым, командовавшим тогда уже большим отрядом им.Будённого, и не прислать к нему своих бойцов с «пукалками» (полупрезрительное название винтовки), Дима приказал выдать нам из только что полученных с последним самолётом три автомата ППШ: Аминеву, Кузяеву и мне; Байкову — насадку на винтовку для бесшумной стрельбы (глушитель) и соответствующее количество специально для этого предназначенных патронов. Каждый получил по новенькому компасу, электрическому фонарику и десантному ножу. Ума не приложу, кто придумал такой нелепый десантный нож, которым не то что человека убить, даже картошки не почистишь, разве что землю копать, но тогда лучше запастись сапёрной лопаткой.

Кроме того каждому из нас был выдан новенький... комбинезон — в Москве, возможно, ничего другого из одежды под рукой не было (шёл третий год войны, где было взять?) — поэтому положили комбинезоны, как будто мы тут воюем в танках и броневиках. Но мы и этому были рады — не нужно искать и реквизировать у населения.

Таким образом в группе сосредоточились четыре автомата: у Аминева, у Кузяева, у меня и у Сердюка (у него был ППД); СВТ у Попова и винтовка с глушителем у Байкова. Учитывая, что мы идем далеко и следовательно надолго, Дима разрешил нам взять тола, который всегда был великим дефицитом, на три взрыва, хотя до этого любой группе больше одного комплекта не давал.

© Все права: Волков Юрий Сергеевич. Цитирование без ссылки на настоящий сайт - не допускаются.
Любые публикации без согласия автора - не допускаются.